---------------------------------------------------------------



     Когда   мадам  Грицацуева  покидала  негостеприимный  стан
канцелярий,  к  Дому  народов  уже  стекались  служащие   самых
скромных рангов: курьеры, входящие и исходящие барышни, сменные
телефонистки, юные помощники счетоводов и бронеподростки.
     Среди  них двигался Никифор Ляпис, очень молодой человек с
бараньей прической и нескромным взглядом.
     Невежды, упрямцы и  первичные  посетители  входили  в  Дом
народов  с  главного  подъезда.  Никифор  Ляпис проник в здание
через амбулаторию. В Доме народов он был своим человеком и знал
кратчайшие пути к оазисам, где брызжут светлые  ключи  гонорара
под широколиственной сенью ведомственных журналов.
     Прежде  всего  Никифор Ляпис пошел в буфет. Никелированная
касса  сыграла  матчиш  и  выбросила  три  чека,  Никифор  съел
варенец,   вскрыв   запечатанный  бумагой  стакан,  и  кремовое
пирожное, похожее на клумбочку. Все это он  запил  чаем.  Потом
Ляпис неторопливо стал обходить свои владения.
     Первый визит он сделал в редакцию ежемесячного охотничьего
журнала  "Герасим  и Муму". Товарища Наперникова еще не было, и
Никифор   Ляпис   двинулся   в   "Гигроскопический    вестник",
еженедельный  рупор,  посредством  которого  работники фармации
общались с внешним миром.
     -- Доброе  утро,-сказал   Никифор.-Написал   замечательные
стихи.
     -- О чем? -- спросил начальник литстранички.На какую тему?
Ведь вы же знаете, Трубецкой, что у нас журнал...
     Начальник   для   более   тонкого   определения   сущности
"Гигроскопического вестника" пошевелил пальцами.
     Трубецкой-Ляпис посмотрел на свои брюки из  белой  рогожи,
отклонил корпус назад и певуче сказал:
     -- "Баллада о гангрене".
     -- Это   интересно,-заметила  гигроскопическая  персона.--
Давно пора в популярной форме проводить идеи профилактики.
     Ляпис немедленно задекламировал:
     Страдал Гаврила от гангрены, Гаврила от гангрены слег...
     Дальше   тем   же    молодецким    четырехстопным    ямбом
рассказывалось  о  Гавриле,  который  по темноте своей не пошел
вовремя в аптеку и погиб из-за того, что не смазал ранку йодом.
     -- Вы  делаете  успехи,  Трубецкой,-одобрил   редактор,-но
хотелось бы еще больше... Вы понимаете?
     Он  задвигал  пальцами,  но  страшную балладу взял, обещав
уплатить во вторник.
     В журнале "Будни морзиста" Ляписа встретили гостеприимно.
     -- Хорошо, что вы пришли, Трубецкой.  Нам  как  раз  нужны
стихи.   Только--быт,   быт,   быт.  Никакой  лирики.  Слышите,
Трубецкой? Что-нибудь из жизни потельработников и вместе с тем,
вы понимаете?..
     -- Вчера я именно задумался над бытом потельработников.  И
у  меня  вылилась  такая поэма. Называется: "Последнее письмо".
Вот...
     Служил Гаврила почтальоном, Гаврила письма разносил... .
     История о Гавриле была заключена в семьдесят две строки. В
конце  стихотворения  письмоносец  Гаврила,   сраженный   пулей
фашиста, все же доставляет письмо по адресу.
     -- Где  же  происходило дело?--спросили Ляписа. Вопрос был
законный. В СССР нет фашистов, за границей нет  Гаврил,  членов
союза работников связи.
     -- В  чем  дело?-сказал Ляпис.-Дело происходит, конечно, у
нас, а фашист переодетый.
     -- Знаете, Трубецкой, напишите лучше нам о радиостанции.
     -- А почему вы не хотите почтальона?
     -- Пусть полежит.  Мы  его  берем  условно.  Погрустневший
Никифор   Ляпис-Трубецкой  пошел  снова  в  "Герасим  и  Муму".
Наперников уже сидел за своей конторкой. На стене висел  сильно
увеличенный  портрет  Тургенева, а пенсне, болотных сапогах и с
двустволкой наперевес. Рядом  с  Наперниковым  стоял  конкурент
Ляписа -- стихотворец из пригорода.
     Началась  старая  песня  о  Гавриле,  но  уже с охотничьим
уклоном. Творение шло под названием: "Молитва браконьера".
     Гаврила ждал в засаде зайца, Гаврила зайца подстрелил.
     -- Очень   хорошо!   --   сказал   добрый   Наперников.Вы,
Трубецкой, в этом стихотворении превзошли самого Энтиха. Только
нужно кое-что исправить. Первое-выкиньте с корнем "молитву".
     -- И зайца,-- сказал конкурент.
     -- Почему же зайца?-удивился Наперников.
     -- Потому что не сезон.
     -- Слышите,   Трубецкой,   измените   и   зайца.  Поэма  в
преображенном виде носила название."Урок браконьеру",  а  зайцы
были заменены бекасами. Потом оказалось, что бекасов летом тоже
не стреляют. В окончательной форме стихи читались:
     Гаврила ждал в засаде птицу. Гаврила птицу подстрелил... и
т.д.
     После  завтрака в столовой Ляпис снова принялся за работу.
Белые брюки мелькали в темноте коридоров. Он входил в  редакции
и продавал многоликого Гаврилу.
     В  "Кооперативную  флейту"  Гаврила был сдан под названием
"Эолова флейта".
     Служил Гаврила за прилавком. Гаврила флейтой торговал...
     Простаки из толстого журнала "Лес, как он есть"  купили  у
Ляписа небольшую поэму "На опушке". Начиналась она так:
     Гаврила шел кудрявым лесом, Бамбук Гаврила порубал.
     Последний  за  этот  день Гаврила занимался хлебопечением.
Ему нашлось место в редакции "Работника  булки".  Поэма  носила
длинное  и  грустное название: "О хлебе, качестве продукции и о
любимой". Поэма посвящалась загадочной Хине Члек.  Начало  было
попрежнему эпическим:
     Служил Гаврила хлебопеком, Гаврила булку испекал...
     Посвящение,   после  деликатной  борьбы,  выкинули.  Самое
печальное было то, что Ляпису денег нигде не дали. Одни обещали
дать во вторник, другие -в четверг, или пятницу  --  через  две
недели.  Пришлось  идти  занимать деньги в стан врагов -- туда,
где Ляписа никогда не печатали.
     Ляпис спустился  с  пятого  этажа  на  второй  и  вошел  в
секретариат  "Станка". На его несчастье, он сразу же столкнулся
с работягой Персицким.
     -- А!-воскликнул Персицкий.-Ляпсус!
     -- Слушайте,-- сказал Никифор Ляпис, понижая  голос,-дайте
три рубля. Мне "Герасим и Муму" должен кучу денег.
     -- Полтинник я вам дам. Подождите. Я сейчас приду.
     И  Персицкий вернулся, приведя с собой десяток сотрудников
"Станка". Завязался общий разговор.
     -- Ну, как торговали? -- спрашивал Персицкий.
     -- Написал замечательные стихи!
     -- Про Гаврилу? Что-нибудь  крестьянское?  "Пахал  Гаврила
спозаранку, Гаврила плуг свой обожал"?
     -- Что  Гаврила!  Ведь  это же халтура!-защищался Ляпис.-Я
-написал о Кавказе.
     -- А вы были на Кавказе?
     -- Через две недели поеду.
     -- А вы не боитесь, Ляпсус? Там же шакалы!
     -- -Очень меня это пугает! Они же на Кавказе не ядовитые!
     После этого ответа все насторожились.
     -- Скажите,   Ляпсус,--   спросил   Персицкий,--    какие,
по-вашему, шакалы?
     -- Да знаю я, отстаньте!
     -- Ну, скажите, если знаете!
     -- Ну, такие... в форме змеи.
     -- Да,  да,  вы  правы,  как всегда. По-вашему, ведь седло
дикой козы подается к столу вместе со стременами.
     -- Никогда я этого не говорил!-закричал Трубецкой.
     -- Вы не говорили. Вы писали. Мне Наперников говорил,  что
вы пытались всучить ему такие стишата в "Герасим и Муму", якобы
из быта охотников. Скажите по совести. Ляпсус, почему вы пишете
о том, чего вы в жизни не видели и о чем не имеете ни малейшего
представления?   Почему   у   вас   в   стихотворении  "Кантон"
пеньюар--это бальное платье? Почему?!
     -- Вы -мещанин,-сказал Ляпис хвастливо.
     -- Почему в стихотворении "Скачка на приз Буденного" жокей
у вас затягивает на лошади супонь  и  после  этого  садится  на
облучок? Вы видели когда-нибудь супонь?
     -- Видел.
     -- Ну, скажите, какая она!
     -- Оставьте меня в покое. Вы псих!
     -- А облучок видели? На скачках были?
     -- Не  обязательно  всюду  быть!-кричал Ляпис.Пушкин писал
турецкие стихи и никогда не был в Турции.
     -- О да, Эрзерум ведь находится в Тульской губернии.
     Ляпис не понял сарказма. Он горячо продолжал:
     -- Пушкин  писал  по   материалам.   Он   прочел   историю
Пугачевского  бунта,  а  потом  написал.  А  мне про скачки все
рассказал Энтих.
     После   этой   виртуозной   защиты    Персицкий    потащил
упирающегося  Ляписа в соседнюю комнату. Зрители последовали за
ними. Там на стене висела большая газетная вырезка,  обведенная
траурной каймой.
     -- Вы писали этот очерк в "Капитанском мостике"?
     -- Я писал.
     -- Это,  кажется, ваш первый опыт в прозе? Поздравляю вас!
"Волны перекатывались через мол  и  падали  вниз  стремительным
домкратом..."   Ну,  удружили  же  вы  "Капитанскому  мостику"!
"Мостик" теперь долго вас не забудет, Ляпис!
     -- В чем дело?
     -- Дело в том, что... Вы знаете, что такое домкрат?
     -- Ну, конечно, знаю, оставьте меня в покое...
     -- Как  вы  себе  представляете  домкрат?  Опишите  своими
словами.
     -- Такой... Падает, одним словом.
     -- Домкрат  падает.  Заметьте  все!  Домкрат  стремительно
падает! Подождите, Ляпсус, я вам сейчас принесу  полтинник.  Не
пускайте его!
     Но  и  на  этот  раз  полтинник  выдан  не  был. Персицкий
притащил из справочного бюро двадцать первый том Брокгауза,  от
Домиций  до  Евреинова.  Между  Домицием,  крепостью  в великом
герцогстве Мекленбург-Шверинском, и Доммелем, рекой в Бельгии и
Нидерландах, было найдено искомое слово.
     -- Слушайте! "Домкрат (нем. Daumkraft) -одна из машин  для
поднятия   значительных   тяжестей.  Обыкновенный  простой  Д.,
употребляемый  для  поднятия  экипажей  и  т.  п.,  состоит  из
подвижной   зубчатой   полосы,  которую  захватывает  шестерня,
вращаемая помощью рукоятки..." И  так  далее.  И  далее:  "Джон
Диксон  в  1879  г.  установил  на место обелиск, известный под
названием  "Иглы  Клеопатры",  при  помощи   четырех   рабочих,
действовавших  четырьмя  гидравлическими  Д.".  И  этот прибор,
по-вашему, обладает способностью стремительно  падать?  Значит,
Брокгауз с Эфроном обманывали человечество в течение пятидесяти
лет? Почему вы халтурите, вместо того чтобы учиться? Ответьте!
     -- Мне нужны деньги.
     -- Но  у  вас  же  их никогда нет. Вы ведь вечно рыщете за
полтинником.
     -- Я купил мебель и вышел из бюджета.
     -- И много вы купили мебели? Вам зa  вашу  халтуру  платят
столько, сколько она стоит,грош!
     -- Хороший грош! Я такой стул купил на аукционе...
     -- В форме змеи?
     -- Нет.  Из  дворца.  Но  меня постигло несчастье. Вчера я
вернулся ночью домой...
     -- От Хины Члек? -- закричали присутствующие в один голос.
     -- Хина!..  С  Хиной  я  сколько  времени  уже  не   живу.
Возвращался  я  с диспута Маяковского. Прихожу. Окно открыто. Я
сразу почувствовал, что что-то случилось.
     -- Ай-яй-яй! -- сказал Персицкий, закрывая лицо  руками.--
Я  чувствую,  товарищи,  что у Ляпсуса украли его лучший шедевр
"Гаврила дворником служил, Гаврила в дворники нанялся".
     -- Дайте мне договорить. Удивительное хулиганство! Ко  мне
в  комнату  залезли  какие-то  негодяи  и распороли всю обшивку
стула. Может быть, кто-нибудь займет пятерку на ремонт?
     -- Для ремонта сочините нового Гаврилу. Я вам даже  начало
могу  сказать.  Подождите, подождите... Сейчас... Вот: "Гаврила
стул купил  на  рынке,  был  у  Гаврилы  стул  плохой".  Скорее
запишите.  Это можно с прибылью продать в "Голос комода"... Эх,
Трубецкой,  Трубецкой!..  Да,   кстати.   Ляпсус,   почему   вы
Трубецкой? Почему вам не взять псевдоним еще получше? Например,
Долгорукий!  Никифор  Долгорукий!  Или  Никифор  Валуа? Или еще
лучше: гражданин Никифор Сумароков-Эльстон? Если у вас случится
хорошая кормушка, сразу три стишка в  "Гермуму",  то  выход  из
положения у вас блестящий. Один бред подписывается Сумароковым,
другая  макулатура  - Эльстоном, а третья -- Юсуповым... Эх вы,
халтурщик!..